Неточные совпадения
Посреди улицы
стояла коляска, щегольская и барская, запряженная парой горячих серых лошадей; седоков не было, и сам кучер, слезши с козел,
стоял подле; лошадей держали под уздцы. Кругом теснилось множество народу, впереди всех полицейские. У одного из них был в руках зажженный фонарик, которым он, нагибаясь, освещал что-то
на мостовой, у самых колес. Все говорили, кричали, ахали; кучер казался в недоумении и изредка повторял...
Не доходя Сенной,
на мостовой, перед мелочною лавкой
стоял молодой черноволосый шарманщик и вертел какой-то весьма чувствительный романс.
Утром, выпив кофе, он
стоял у окна, точно
на краю глубокой ямы, созерцая быстрое движение теней облаков и мутных пятен солнца по стенам домов, по
мостовой площади. Там, внизу, как бы подчиняясь игре света и тени, суетливо бегали коротенькие люди, сверху они казались почти кубическими, приплюснутыми к земле, плотно покрытой грязным камнем.
Носильщики, поставив гроб
на мостовую, смешались с толпой; усатый человек, перебежав
на панель и прижимая палку к животу, поспешно уходил прочь; перед Алиной
стоял кудрявый парень, отталкивая ее, а она колотила его кулаками по рукам; Макаров хватал ее за руки, вскрикивая...
—
Стой! — взвизгнул он и раньше, чем кучер остановил коня, легко выпрыгнул
на мостовую, подбежал к Самгину и окутал его ноги полою распахнувшейся шубы.
Лошадь вялой рысцой, постукивая равномерно подковами по пыльной и неровной
мостовой, тащилась по улицам; извозчик беспрестанно задремывал; Нехлюдов же сидел, ни о чем не думая, равнодушно глядя перед собою.
На спуске улицы, против ворот большого дома,
стояла кучка народа и конвойный с ружьем. Нехлюдов остановил извозчика.
В декабре
стояла сырая, пронизывающая погода; снег растаял,
стояли лужи; по отвратительным московским
мостовым проехать невозможно было ни
на санях, ни
на колесах.
Бывали здесь богатые купеческие свадьбы, когда около дома
стояли чудные запряжки; бывали и небогатые, когда
стояли вдоль бульвара кареты, вроде театральных,
на клячах которых в обыкновенное время возили актеров императорских театров
на спектакли и репетиции. У этих карет иногда проваливалось дно, и ехавшие бежали по
мостовой, вопя о спасении… Впрочем, это было безопасно, потому что заморенные лошади еле двигались… Такой случай в восьмидесятых годах был
на Петровке и закончился полицейским протоколом.
Она вздрогнула, взглянула
на меня, чашка выскользнула из ее рук, упала
на мостовую и разбилась. Нелли была бледна; но, взглянув
на меня и уверившись, что я все видел и знаю, вдруг покраснела; этой краской сказывался нестерпимый, мучительный стыд. Я взял ее за руку и повел домой; идти было недалеко. Мы ни слова не промолвили дорогою. Придя домой, я сел; Нелли
стояла передо мной, задумчивая и смущенная, бледная по-прежнему, опустив в землю глаза. Она не могла смотреть
на меня.
Тревожно провели нищие эту ночь в ожидании подаяния, в ожидании горсти серебра
на каждого. Еще затемно толпы их хлынули
на Рождественский бульвар, но решетчатые железные ворота были заперты. Стучались, просили, дрожали
на морозе,
стоя полубосыми ногами
на льду тротуара и
на снегу
мостовой. А народ с каждой минутой прибывал.
Часа в четыре странного человека видели опять у моста. Только что прошел
мостовой поезд, локомотив делал поворот по кругу, с лестницы сходила целая толпа приехавших с той стороны американцев, — и они обратили внимание
на странного человека, который,
стоя в середине этого людского потока, кричал: — Кто в бога верует, спасите!
Илья встал, подошёл к окну. Широкие ручьи мутной воды бежали около тротуара;
на мостовой, среди камней,
стояли маленькие лужи; дождь сыпался
на них, они вздрагивали: казалось, что вся
мостовая дрожит. Дом против магазина Ильи нахмурился, весь мокрый, стёкла в окнах его потускнели, и цветов за ними не было видно.
На улице было пусто и тихо, — только дождь шумел и журчали ручьи. Одинокий голубь прятался под карнизом, усевшись
на наличнике окна, и отовсюду с улицы веяло сырой, тяжёлой скукой.
Как нарочно, погода
стояла чудная, и, сидя день и ночь над тетрадками лекций, я мучительно завидовал каменщикам, сидевшим перед нашими окнами с обвязанными тряпками ступнями
на мостовой и разбивавшим упорные голыши тяжелым молотком.
Звон якорных цепей, грохот сцеплений вагонов, подвозящих груз, металлический вопль железных листов, откуда-то падающих
на камень
мостовой, глухой стук дерева, дребезжание извозчичьих телег, свистки пароходов, то пронзительно резкие, то глухо ревущие, крики грузовиков, матросов и таможенных солдат — все эти звуки сливаются в оглушительную музыку трудового дня и, мятежно колыхаясь,
стоят низко в небе над гаванью, — к ним вздымаются с земли всё новые и новые волны звуков — то глухие, рокочущие, они сурово сотрясают всё кругом, то резкие, гремящие, — рвут пыльный знойный воздух.
Головщик наш Арефа тут же
стоял и сразу его послушал и ударил: «Отверзу уста», а другие подхватили, и мы катавасию кричим, бури вою сопротивляясь, а Лука смертного страха не боится и по
мостовой цепи идет. В одну минуту он один первый пролет перешел и
на другой спущается… А далее? далее объяла его тьма, и не видно: идет он или уже упал и крыгами проклятыми его в пучину забуровило, и не знаем мы: молить ли о его спасении или рыдать за упокой его твердой и любочестивой души?
Пискарев сбежал с лестницы.
На дворе точно
стояла карета. Он сел в нее, дверцы хлопнули, камни
мостовой загремели под колесами и копытами — и освещенная перспектива домов с яркими вывесками понеслась мимо каретных окон. Пискарев думал во всю дорогу и не знал, как разрешить это приключение. Собственный дом, карета, лакей в богатой ливрее… — всё это он никак не мог согласить с комнатою в четвертом этаже, пыльными окнами и расстроенным фортепианом.
— Играй русскую! Хочу плясать! — всё ещё
стояла на своём Аннушка. Гармонист грянул какой-то удивительный аккорд и заиграл «По улице
мостовой».
У окна
стояла молодая девушка и задумчиво глядела
на грязную
мостовую. Сзади нее
стоял молодой человек в чиновничьем вицмундире. Он теребил свои усики и говорил дрожащим голосом...
Великолепная пара серых в яблоках рысаков, запряженных в роскошные американские сани, с медвежьей полостью, еще
стояла у подъезда дома, где жили Шестовы. Зазябшие лошади нетерпеливо били копытами мерзлый снег
мостовой. Видный кучер, сидя
на козлах, зорко следил за ними, крепко держа в руках вожжи. Это были лошади Гиршфельда.
—
Стой! — крикнул он кучеру и стремительно выпрыгнул из экипажа. Из расстегнувшейся от быстрого движения клеенчатой кобуры выпал револьвер и со звоном упал
на мостовую.
— Ты можешь видеть, что мне ничего не
стоит вышвырнуть тебя
на мостовую, но…
Туман
стоял, и небо за серыми крышами было желто-черное, и тень от него падала
на дома и
мостовую.